Глава четвертая

Потому что я этого достоин

Так или иначе, меня неизбежно будили дети. Часы показывали 3:31, и какое-то мгновение я гадал: утра или вечера, – но детский гам, доносившийся с другой стороны улицы, свидетельствовал, что дело близится скорее к вечеру, чем к утру. Дети должны быть чересчур активными, чтобы их оставляли в школе до половины четвертого утра. Хоть я и побил снова личный рекорд сна, но чувствовал, что неплохо бы поспать еще часиков двенадцать. Если сутками напролет не можешь нормально закрыть глаза, а потом вдруг заснешь, то крепкий сон лишь спровоцирует потребность в новой дозе забытья. Отдых меня истощил, я ощущал неизбывную усталость, словно после общего наркоза. Загадка, каким образом Спящая Красавица после ста лет сна умудрилась встать с такой сияющей улыбкой на лице. Я натянул одеяло на голову и попытался отключиться.

Вот у ежей правильные представления. Когда им кажется, что настало время хорошенько выспаться, они находят большую кучу веток и листьев и без промедления забираются в нее. Жаль только, что обычно это происходит накануне Дня Гая Фокса [13] , но подход вполне здравый. Почему люди не могут впадать в спячку? Зарывались бы в свои постели в конце октября, мирно спали бы все Рождество и Новый год и поднимались по радиобудильнику, установленному где-нибудь на середину марта. А если все еще идет дождь, можно переключить будильник и полежать еще пару недель, как раз поспев к концу футбольного сезона. Хорошо бы проделать это прямо сейчас. Не-е… ничего не получается, сна ни в одном глазу.

Я приподнялся и включил чайник.

Сколько же лишнего сна было у меня в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет. Я так беспечно его расходовал. Если бы только я мог положить сон в банк и сберечь на сонную пенсию в конце жизни. «Майкл! Вылезай из постели», – часто кричала моя мама с первого этажа. Первые несколько лет мы пытаемся уложить наших детей в постель, а потом, не успеешь оглянуться, – пытается их вытащить оттуда. Даже и не вспомнишь, когда у нас был нормальный сон. Маленькие дети просыпаются слишком рано; подростки вообще не просыпаются; новоявленные родители не могут заснуть из-за шума, который производят их дети; а несколько лет спустя они не могут заснуть, потому что не слышно шума где-то шляющихся детей. Состарившись, мы снова начинаем просыпаться ни свет ни заря, пока, наконец, не засыпаем навеки. Иногда такая перспектива выглядит вполне привлекательной, но меня, конечно же, похоронят рядом с детским садом, и плач, крики и непрестанный топот над головой поднимут меня из могилы.

Я приготовил чай и включил телевизор, пощелкал пультом, рассчитывая найти рекламу. Как обычно, в паузах между рекламой насовали дурацких передач. Вначале я поймал вдохновенное исполнение Джорджа Гершвина – кто-то, подражая Полу Робсону, пел: «Саммерфелд… подари себе лето. Квартира, парковка за сущий пустяк». Дальше шла реклама шампуня: французский футболист рассказывал, почему он пользуется «Л'Oреаль». «Потому что я этого достоин», – сообщил он. Вот потому-то в половине четвертого пополудни я все еще лежу в постели – потому что я этого достоин. Потому что от этого нет никакого вреда. Затем пошла реклама строительного общества: «Ваш дом в опасности, коль забыли про кредит». Я быстро переключил на другой канал. Скоро заплачу все просроченные взносы. Несколько месяцев напряженной работы, каковой, по мнению Катерины, я занимаюсь с утра до ночи, – и я расплачусь по долгам еще до рождения нового ребенка.

Во время передачи «Открытый университет» по второму каналу Би-Би-Си мысли мои перескочили на нашего неродившегося ребенка. Передача была посвящена какому-то идиотскому институту в Калифорнии, где беременным женщинам прикладывают к животам трубки и выкрикивают в них математические формулы и цитаты из Шекспира. Мне всегда казалось, что бо льшую часть времени зародыш спит, но там пытаются разрушить даже утробный сон. «Постигать новое никогда не рано», – объявила преподавательница. Ага, например, то, что твои родители совершенно свихнулись.

Наверное, это самый глубокий сон в мире, думал я, – когда лежишь в абсолютной темноте на подогретой водяной кровати, а сердце приглушенно и гипнотически постукивает. И вдруг все тревоги внешнего мира внедряются в твое подсознание. При прочих равных условиях нет никакой необходимости покидать уютное и надежное гнездышко из плоти. Неужели именно это со мной произошло? Неужели мое тайное убежище в глубинах Южного Лондона – попытка вернуться к уютной простоте, которой я наслаждался девять месяцев до своего рождения? Я лег, свернулся эмбрионом и понял, что предпочитаю засыпать именно в этой позе. Мое темное, уютное убежище обладало всеми признаками утробы. Не в буквальном, разумеется, смысле – вряд ли в матке моей матери висел большой плакат панков из «Рамоунз», – но в метафизическом: эта маленькая комната была моей личной искусственной маткой. Рядом с кроватью свисала пуповина из спутанных проводов – электрическое одеяло, которое меня согревает; чайник, который снабжает меня жидкостью; холодильник, который меня питает. Из комнаты Джима пробивался ритм ударных; дневной свет, проникая сквозь красные с узором шторы, расписывал окно розовыми прожилками кровеносных сосудов. Единственный способ избавиться от тирании младенцев – самому вернуться в дородовое состояние.

Наверное, не стоит мучиться чувством вины из-за того, что атмосфера в семье порой мне кажется слишком гнетущей. Ведь мое поведение ничем не хуже поведения других мужчин моего поколения. Некоторые отцы задерживаются на работе гораздо дольше, чем требуется на самом деле. Некоторые отцы всю неделю работают, а по выходным играют в гольф. Некоторые отцы приходят домой и весь вечер торчат у компьютера. Эти мужчины делают для своих жен и детей не больше, чем я, но я, по крайней мере, не занимаюсь самообманом. Простая истина заключается в том, что на данный момент всем лучше, если я провожу дома как можно меньше времени. А проблема – в том, что чем меньше я дома бываю, тем хуже себя там чувствую и тем неохотнее туда возвращаюсь.

Во всех рекламах, для которых я писал музыку, фигурировали довольные семьи, живущие в согласии друг с другом. Несмотря на большой опыт работы в этой области, я так и не заметил фальши. Разумеется, я знал, что «Легкое и нежирное» вовсе не является полноценным заменителем «масла с изумительным вкусом», но мне даже в голову не приходило, что в рекламе также лгут о счастливых улыбающихся детях и смеющихся родителях, собравшихся за обеденным столом. Если бы речь шла о моем детстве, моя реальная мама давно бы схватила нож для масла и пригрозила зарезать моего реального папу.

В рекламе утверждается, что мы можем иметь все, что захотим, можем быть превосходными отцами, целыми днями кататься на сноуборде, зарабатывать кучу денег, а возвращаясь после деловой встречи, рассказывать детям сказку по мобильному телефону. Но так не бывает. Работа, семья и ты сам – это кубик Рубика, который невозможно собрать. Ты не можешь быть чутким отцом, жестким бизнесменом, столпом местного сообщества, умелым мастером на все руки и романтичным, внимательным мужем – от чего-то придется отказаться. В моем случае – от всего.

Но помимо этого у меня имелась еще одна причина держаться от дома подальше. Ни одна мать, ни один отец не находят храбрости признаться в постыдном секрете, который, как я подозреваю, таят все и помалкивают, опасаясь, что их сочтут плохими родителями.

С маленькими детьми скучно.

Мы все делаем вид, будто у наших отпрысков каждая мелочь – чудо из чудес, но мы лжем себе. С маленькими детьми скучно, и скуку эту никто не осмеливается назвать своим именем. Я хочу выйти из тени, забраться на самую высокую в стране детскую горку и провозгласить миру: «С маленькими детьми скучно!» Конечно, родители изобразят потрясение и негодование, в сотый раз толкая качели, но в глубине души они испытают огромное облегчение – у них появился единомышленник. И чувство вины, которое жгло их, испарится без следа. И все поймут, что они отнюдь не жестокосердые монстры, а всё дело – в детях. С маленькими детьми скучно.